«Из тех же соображений, — пишет Фрезер, — вождь маори не станет раздувать огонь ртом. В противном случае его священное дыхание сообщило бы святость огню, которая с него перешла бы на стоящий на огне горшок, с того — на варящееся в горшке мясо, с него — на человека, съевшего мясо, варившееся в горшке, который подогревался на огне, раздутом вождем. Так что, отведавший мяса, конечно, умер бы от заражения дыханием вождя, передавшимся ему через этих посредников».

Такова сила, которая таится в механизме человеческого сознания. Точнее, в способе функционирования неокортекса, или коры головного мозга. Этот орган управления недаром называется второй сигнальной системой. Первая сигнальная, или, условно, подсознание, управляет рефлекторной деятельностью. Это экономит жизненный ресурс на большинстве телесных операций. К примеру, нам незачем задумываться, как переставлять ноги при обычной ходьбе или дышать в рутинной ситуации.

Есть задачи поважнее. Для их решения сформирована вторая сигнальная система. И действует она на вербальной основе. Сигнал в переводе с латинского signum — «знак». Он воспринимается и продуцируется нашим сознанием именно как слово — материальная форма для идеального содержания. Все, что человек видит из попадающего в поле зрения, он мысленно называет, облекает в словесную форму. Остальное сознанием не воспринимается. Это позволило человеческому виду в борьбе за выживание оперировать абстрактными понятиями, которые нельзя было воспринять органами чувств — потрогать, понюхать, попробовать на вкус: «хорошо/плохо», «завтра», «можно/нельзя» и так вплоть до космической орбиты. Человек оказался наделен возможностями самопрограммирования, вариативной адаптации к настоящему и планирования будущего. Щука, лишенная такого инструмента, желая покрепиться, перепутает карасика с блесной и сама окажется на сковородке. В отличие от щуки, человек… Стоп! А как же с табу, которое действует как сигнал, включающий программу самоуничтожения? Это характерно только для «примитивных» народов? Если бы!

Абстрактное мышление, позволяющее видеть взаимосвязи за пределами очевидного, осязаемого и обоняемого, лежит в основе творчества — процесса взлома шаблонов и созидания новых форм. Но у этой свободы есть своя цена. Взаимовлияние формы и содержания — это дорога с двусторонним движением. Со времени примитивных табу механизм влияния творческого продукта сознания (и подсознания) автора на восприятие адресата не изменился. Со всеми сходными последствиями, многократно усиленными возможностями и патологическими комплексами современной цивилизации.

«Человек идет прямо, потому что у него есть цель, он знает, куда он идет. Избрав себе цель, он идет к ней не сворачивая.

Осел идет зигзагами, ступает лениво, рассеянно; он петляет, обходя крупные камни, избегая крутых откосов, отыскивая тень; он старается как можно меньше затруднить себя…

В современном городе должна господствовать прямая линия. Жилые дома, водопроводные и канализационные линии, шоссе, тротуары — все должно строиться по прямой. Прямая линия оздоровляет город. Кривая несет ему разорение, всякого рода опасности и осложнения, парализует жизнь.

Прямая линия есть путь исторического развития человека, это направление всех помыслов и действий…

Кривая улица есть результат прихоти, нерадения, беспечности, лености, животного начала.
Прямая улица — результат напряжения, деятельности, инициативы, самоконтроля. Она полна разума и благородства… Кривая улица — это дорога ослов, прямая улица — дорога людей».

Это — философия, изложенная коронованным гением, швейцарским архитектором и дизайнером Ле Корбюзье.

Покушаюсь на «святое». Есть одна существенная тонкость. Упомянутый осел — уникальное животное. Во время Первой мировой войны с помощью ослов преодолевали минные поля. Они неведомым человеку образом, петляя среди невидимых мин, прокладывали безопасный путь. Корбюзьеанство, упорно ступая на очевидные мины, вот уже второе столетие продолжает свое глобалистское шествие по странам и континентам.

Формально внедренная Корбюзье стандартизация конструктивных элементов и отказ от несущих стен открывали новые возможности для творчества из стекла и бетона. Но вариативность, за которую ратовал признанный «главным архитектурным гением столетия», оказалась безликой оберткой, игнорирующей целый ряд ключевых условий.

Вариативность? Вера не терпит отступничества, это — табу. Но в отличие от «примитивных» народов, «цивилизованный» урбанизм влечет фатальные последствия именно из-за соблюдения сакральных конструктивистских принципов.

Первым признаком «минного поля» стала пресловутая плоская крыша. Органичная для стран, скудных осадками, в том числе и зимними, в странах более высоких широт она создавала и создает массу реальных эксплуатационных проблем и, соответственно, нивелирует все преимущества элементной стандартизации. Но таков уж принцип архитектурного троцкизма: форма первична и всесильна, ибо она верна.

Корбюзье, как и его последователи, игнорировали уникальные особенности природной, климатической, ландшафтной и национально-культурной среды. Куда завела эта «дорога человека»? Точнее, какие поля мин замедленного действия она создала?

В 1954 году в американском Сент-Луисе был с помпой введен в строй грандиозный проект социального жилья для малоимущих «Пруитт-Айгоу». Тридцать три безликих многоэтажки (куда уж без магии чисел!) с малогабаритными квартирами приняли своих постояльцев. Автором проекта выступил Ямасаки Минору, ревностный идейный последователь Ле Корбюзье. Он сделал упор на обширные пространства общего пользования. Квартиры фактически рассматривались как спальные места в отелях.

Вскоре все белое население покинуло дармовые площади комплекса, из районных школ сбежали все неравнодушные учителя. Форма определила содержание. «Жертвы социальных обстоятельств» превратили стандартные 33 коробки в сепаратное государство насилия и беззакония. Долгие годы полиция предпочитала обходить это гетто стороной в темное время суток. Да и сами жители по ночам предпочитали не выходить из своих тесных клетушек в просторные места общего пользования и не реагировать на крики о помощи.

К 1970 году Пруитт-Айгоу стал мощным криминальным центром и узлом наркотрафика. Он вывел Сент-Луис в тройку самых опасных мест для проживания в США. Стандартизация по Корбюзье обернулась выбитыми окнами, вонью неубираемого мусора и нечистот из прорванных канализационных коллекторов. Еще через два года власти приняли запоздалое решение: сравнять комплекс с землей и засеять котлованы декоративной травой. Но порожденная Пруитт-Айгоу социальная инфекция никуда не исчезла. Вскормленные в этом проекте социального рая криминальные сообщества продолжают отравлять социальную среду Сент-Луиса и по сей день.

Как сказал Паcкаль Мори, «легко быть судьей со взглядом историка». Можно продолжить описание минных полей прямолинейной «дороги человека» гораздо больших масштабов.

Спроектированная еще одним последователем Корбюзье, «гением» Оскаром Нимейером, столица Бразилии — мегаполис Бразилиа — также стал мертворожденным проектом. Помимо формальной типовой космополитичной застройки и прямых коммунальных просчетов, оказалось, что в нем самый высокий процент в мире ДТП с тяжкими последствиями. Как такое могло произойти в городе, улицы которого специально планировали для беспроблемного автомобильного движения? Там не предусмотрели тротуаров. И пешеходы вынуждены лавировать на тесных обочинах, прижимаясь к стенам типовых архитектурных «шедевров».

Кстати, вопреки перестроечной мифологии, темпы строительной хрущевщины уже к середине 60-х годов на треть уступили скорости возведения сталинок, несмотря на унификацию конструктивных элементов и соответственное снижение стандартов площади и качества.

Не менее катастрофичными были и другие последствия остановки послевоенной жилищной программы. Идея нивелирования социальных разрывов и попытка выманить население в общественное пространство обернулись своей противоположностью. Именно в хрущевских клетушках уже во втором поколении их обитателей вызрел обывательский потребительский индивидуализм. Он вошел в критическое резонансное противоречие с упорно провозглашаемыми государственными лозунгами, что в конечном счете стало одним из фатальных факторов разрушения всего государственного конструкта.

В чем же корень онтологической противоположности намерений по философии Корбюзье их результату? Вне сомнения, речь идет о системном сбое в цепи «обращение — образ — преобразование — воплощение». Чтобы обнаружить ошибку, необходимо прибегнуть к методам корневой этимологии. Исконное значение «образа» — это срез, сечение, точнее, внутренняя проекция многомерной сущности. Так спил пня содержит множество смысловых проекций образа — от породы, возраста дерева (уже несуществующего) до календаря климатических аномалий и социальных катастроф. «Обращение» — рекурсивный анализ, возвращение к опорам обретенного опыта. «Преобразование» — творческое переосмысление опыта, поиск новых проекций для «воплощения», введения во плоть или материализации. В этом ключевое отличие «преобразования» от «трансформации». Оно лежит далеко за рамками дискуссии о бесконтрольной экспансии иноязычных заимствований. Прямой перевод «трансформации» — изменение формы, которое не учитывает связь с содержанием исторического и духовного опыта предшествующих воплощений.

Исторический русский зодческий опыт ставит во главу угла человека и его помещение, а не «утилитарную пустоту» внутри фасадной формы и внутренней несущей конструкции. Корень «воплощения» содержит семантику плоскости и плоти. В отличие от постмодернистского объема из конструкта плоскостей, в русской архитектурной традиции эти смысловые признаки проявлены в гармоничном сочетании плоскости изначального чертежного образа и наполненного духовной энергией объемного воплощения.

Не случайно русская система мер берет начало именно в зодчестве. Размеры сооружений определялись не геометрией — землемерением, а системой прямых отношений частей человеческого тела. Начальные ступени этой системы: ладонь, пядь, локоть, шаг, аршин — выводили на конструкционный уровень саженей. Базовыми саженями являлись прямая — длина разведенных в стороны рук и косая — диагональ, образованная отведенными на 45 градусов от центральной оси тела правой ногой и левой рукой. Внутренняя гармония этой системы обнаруживается в идеальных пропорциях. Простая сажень — ½ аршина, ¼ локтя, 1/8 пяди и 1/16 ладони. Косая сажень повторяет эти соответствия. Удивительным образом такая размерность сочетается с идеальной конструктивной гармонией: прямая сажень — сторона квадрата, а косая, по незыблемому математическому лекалу, его диагональ.

И плотник, строящий жилище, и зодчий, возводящий храм, вычерчивали оклад — контур будущего сооружения на земле. Строго придерживаясь гармонии идеальных пропорций, они простейшими деревянными эталонами длин закладывали объемные размеры будущего сооружения, кратно увеличивая их в соответствии с назначением. Минимальное увеличение для жилища по этой логике было двукратным.

Древнерусские меры длины ставили в основу постройки идеального человека. Нелишне отметить, что форма обладает прямым влиянием на содержание. Таким образом и жилище, и храм оказывали гармонизирующее влияние на людей. Этого свойства лишена метрическая система и тем более индустриальная стандартизация конструктивных элементов в угоду приоритету формы и оптимизации затрат.

Зодческое творчество оборачивается парадом унылой стандартизации, функциональность — непригодностью для достойной жизни, равенство — сегрегацией, а социальное благо — социальной катастрофой. Не исключено, что здесь в угоду форме сам человек превращен в формальность. И имя этой формальности — знаменитый Модулор. Это придуманное Корбюзье универсальное антропоморфное лекало для измерения пропорций архитектурных параметров. За основу берутся формально исчисленные в метрической системе пропорции человеческого тела для создания «оптимальных» объемов и пространств физического обитания. Без учета того, что человек — это нечто большее, нежели туловище. Он, как любой заряженный элемент, изначально обладает полем — пространством своего душевного, психологического, культурного, профессионального и социального влияния. Не забыть и про биологическое! Замечено, что в стесненных условиях хрущевок резко снижается фертильная функция, которую бессмысленно компенсировать материнским капиталом.

…И все-таки! Нет абсолютного зла, как и минуса, который было бы невозможно превратить в плюс путем его перечеркивания. Ставка Корбюзье на железобетон вместо кирпича и несущие внутренние опоры действительно создает новые возможности для архитектурного творчества. Если на этом остановиться и не впасть в предложенные им утилитарные параметры человеческого туловища и фатальную линейность. Одно из решений предложила скульптор и художник Яна Цыплакова. Она сформулировала концепцию «женского Модулора».
Впитав глубокую традицию знаменитого «кобальтового стиля» гжельского народного промысла в контексте отечественных и мировых шедевров декоративно-прикладного, орнаментального, живописного и скульптурного искусства, Яна зародила и воплощает свою авторскую стилистику.

Общая цивилизационная гармония обнаруживает в ее работах образ, который предстает перед зрителем в органике гротескной пластики тела и нелинейного контекстного пространства фантазийной реальности. И ни одной прямой линии. При этом, на первый взгляд, неестественные пропорции тел — это и есть запечатленная функциональная динамика.